Андрей Рублев и его школа

        
 с. 99 ¦ В этом же 1960 году, когда праздновался шестисотлетний юбилей Андрея Рублева, появилось много статей, не столько углубляющих наши знания о великом мастере, сколько пересказывающих в упрощенной, а порой и вульгаризированной форме давно всем известные вещи. От работ этого рода выгодно отличается статья известного историка древнерусского зодчества Н. Н. Воронина, в которой имеется ряд ценных мыслей об историческом окружении Рублева и о понимании древнерусским человеком цвета:

     «В новом Троицком монастыре Сергия, по-видимому, возникла и мастерская живописцев, куда попал молодой монах Андрей Рублев. Может быть, здесь судьба столкнула его со старцем Прохором из поволжского Городца, уже известным тогда художником, и более молодым, но все же старшим иконником Даниилом Черным, ставшим ближайшим и пожизненным другом Андрея.

     Они учились здесь не только искусству, но и мудрости человековедения. Если судить по трудам ученика троицкого игумена Нила Сорского, основатель монастыря Сергий  с. 99 
 с. 100 ¦ был человеком глубокой философской мысли, проникнутой интересом к внутреннему миру людей, человеком твердой воли и энергии; он не отгораживался от жизни, но вмешивался в ее бури и тяготы объединительной борьбы. По словам его «Жития», даже в посвящении монастырского храма Троице он видел символическое воспитательное значение, он хотел, чтобы «лицезрением сего единства побеждалась ненавистная рознь мира сего»^100-1. Строгий и требовательный, Сергий был чужд крайностей аскетизма и нетерпимости к слабостям человеческой природы. В своих чернецах он воспитывал стойкость духа, учил, что самое опасное — это печаль и уныние. Стойкость была необходима в ту трудную пору: Рублев и Даниил были свидетелями не только многотрудной подготовки и славы Куликовской победы, но и страшного ответного удара карательной экспедиции Тохтамыша.

     В эту эпоху проявилось характерное для высоких подъемов русской культуры объединение для решения больших общенародных и государственных задач всех средств — меча воина и меча духовного, военных и организационных мероприятий и всех видов искусства: труда писателей, художников и зодчих. Так было в зенит могущества и расцвета Киевской державы, в эпоху Ярослава Мудрого, так было в Северо-Восточной Руси XII–XIII веков, когда «владимирские самовластцы» Андрей и Всеволод III вели борьбу за подчинение своей власти дробившейся и «шедшей розно» Русской земли. Так было и в пору перелома XIV–XV веков.

     Рублев знал или видел, как в напряженной работе готовилась Русь к тяжкому подвигу поединка с татаро-монгольской силой, начиная с беспримерной «скоростной» стройки белокаменных твердынь Московского Кремля. Он также мог понять, какую важную роль играло искусство художника, писателя и зодчего, призванное поднимать дух народа, воспитывать уверенность в неодолимости его силы. Тогда троицкие монахи меняли черный куколь на бранный шлем, а книжники и живописцы приравнивали свою трость и кисть к оружию воинов, вместе с которыми они готовились умереть или добыть народу счастье свободы».

     (Н. Воронин, Андрей Рублев и его время (к 600-летию художника). — «История СССР», 1960, № 4, стр. 54–55).

     «… Рублев творил на почве тех представлений о цвете, связанных с изучением реального мира, которые ярко сказались в названиях красок, всегда отмечающих их эмоциональные или изобразительные качества. Какая разнообразная палитра отражена в обилии этих названий — маковый, соломенный, малиновый, вишневый, брусничный, смородиновый! А сколько слов было для передачи оттенков любимого древнерусским человеком радостного и победного красного цвета: червленый (от травы-красителя «червеницы» или «румянки»), багряный, кровавый, огненный или пламенный, жаркий. Было и слово «пепелесый», обозначавшее серебристо-серый цвет. Любимый Рублевым «голубец» назывался не только «лазурем», он напоминал голубые глаза русских женщин и назывался «изекрым» (от слова «зрак» — око). И с особой трогательной чуткостью видел глаз мастеров, а с ними и писателей, тонкие оттенки этого «райского»  с. 100 
 с. 101 ¦ цвета и его изменения в воздушной среде — «шуба бело-голубая», «кобылка голуба», «земля аки голуба», «голубой лес…»^101-1. За красочным иконосказанием Рублева, как и за символами движения его прекрасных небожителей, стояло многократно наблюденное в живой природе и действительности и воплощенное его гением в совершенный художественный образ».

     (Там же, стр. 62).  с. 101 
  ¦